Столица для Поводыря - Страница 87

Есть, правда, еще один вариант. Кулундинская степь! Но его я для второй волны решил приберечь. Дело в том, что тридцатого июня 1865 года, и это третья отличная новость, высочайше утверждено Положение Комитета Министров, «О порядке переселения в Западную Сибирь»! И разговоры в кулуарах стали Законом империи.

Жителям центральных и северо-западных нечерноземных губерний, прибалтийских, польских и финляндских губерний отныне дозволялось, своей волей отписываться в оставляемых общинах и переселяться на территории от Урала до Енисея. Паспорта вменялось в обязанность выписывать уездным и волостным исправникам, без согласования со старостами общин, на срок до трех лет. По истечении этого срока, рискнувшие отправиться на восток, обязаны были либо приписаться к существующим общинам, либо подать в присутствие заявление на образование «нового поселения на пустолежащих землях». Наделение пригодными для земледелия участками должно было осуществляться согласно положений Указа от 1843 года – по пятнадцать десятин на семью. Переселенцы освобождались от рекрутской повинности, всех поборов и платежей на пять лет со дня приписки на новом месте жительства.

Ни о какой финансовой помощи добровольным переселенцам речи не шло. Да я, в принципе, на это и не надеялся. Прекрасно понимал, что основному локомотиву закона – крупным землевладельцам Урала, хозяевам многочисленных заводов, сытые и довольные жизнью крестьяне были не нужны. Они, в отличие от меня, не безосновательно надеялись, что существенная часть народа, который неминуемо должен ломануться из голодной России в не бедствующую Сибирь, останется сразу за Камнем. И, рано или поздно, пополнит армию заводских рабочих.

Этим же законом, губернским правлениям предписывалось создать Переселенческие комиссии, состоящие из землемеров, полиции и врачей, под председательством вице-губернаторов или самих начальников губерний. А к шестнадцати пунктам всеподданнейшего отчета, для сибирских регионов добавлялся семнадцатый – «Сведения, касающиеся вновьосвоенных пустолежащих земель, и их населении». То, что мы делали полуофициально, высочайше дозволено. Ура! За зиму нужно было приготовить фотоальбомы, а весной отправлять моего «капитана» Кухтерина на запад.

Порядок и правила поселения добровольцев на Кабинетных территориях, в пределах АГО, существенно отличался. Там, например, пятилетней амнистии по податям не существовало. Однако, кто-то очень умный, или хитрый, внес в параграфы, касающиеся царевой вотчины интересный пунктик. Мой личный юристконсульт – Герочка, сразу оценил и обратил на это мое внимание. Теперь дозволялось, во-первых – покупать кабинетные пахотные земли с оплатой ежегодных, но сильно уменьшенных податей. А во-вторых, впервые, применительно к частной собственности монаршей семьи, прозвучало слово «концессия». Законом устанавливались правила получения разрешения на разработку любых, кроме золотоносных, месторождений, и приводились таблицы для расчета ежегодных платежей.

У меня даже ладони вспотели от осознания открывающихся перспектив! Железо Кузнецкого округа. Медь, асбест, графит – Бийского. Да чего это я! Теперь можно было совершенно легально затевать разработку гигантского Озерно-Асгадского серебра. Вот закончит Суходольский Чуйские бомы взрывать – и сразу… И рудники в Мундыбаше. Там такая богатая руда, что Чайковский плакать от счастья будет! В чугун ее прямо там переплавлять, и по Томи сюда сплавлять. Там, к югу от Кузнецка и угля полно!

Едрешкин корень! Запрет на «огневые» производства так и не отменили! А как руду плавить без огня?! Придется пока камни по реке возить, а в Тундальской уже переплавлять… Еще одну каторгу построить? И где на все это деньги брать? И людей?

Перспективы перспективами, а реальность диктовала свои условия. Медленно, очень медленно, но дела, слава Богу, начинали продвигаться. Сдвигаться с мертвой точки. В июне вывезенные мной с Томского железоделательного завода мастеровые только начали обустраиваться на новом месте. Выкопали, как временное жилище, землянки и приступили к строительству дамбы на успокоившейся, смирившейся после весеннего буйства, речке Тундушке.

Чайковский, старавшийся контролировать каждый этап устройства новых заводов, стал в Томске редким гостем. Однако, ради того, чтоб представить мне приехавшего, наконец, Пятова, старый неугомонный генерал выбрал-таки время.

— Вот, ваше превосходительство, — топорща от гордости седые усы, провозгласил Илья Петрович. — Гордость нашего Отечества! Замечательный, талантливейший инженер, Василий Степанович Пятов. Уж теперь-то мы за дело всерьез возьмемся!

— Доброго дня, ваше превосходительство, — обозначил поклон опальный металлург. Честно говоря, гением он не выглядел. Обычный, слегка грузный сорокалетний мужик, с потемневшими от копоти и въевшихся навечно мельчайших крупинок железа руками. Коротко стриженный, и чисто выбритый. Ни усов, ни бакенбардов. Мешки под глазами и усталые, чуть ли не еврейские – с рождения скорбные – глаза.

— Здравствуйте, господин Пятов, — жестом предложив гостям присаживаться к столу, поприветствовал я долгожданного инженера. — Как добрались? Вам уже показали эм… апартаменты?

— Да, благодарю, ваше превосходительство. Мне, право, неловко. Илья Петрович принимает такое участие…

— Мы вас заждались, — улыбнулся я. — Господину Чайковскому будет на кого свалить часть хлопот. У вас репутация весьма изобретательного инженера. В наших условиях, это весьма ценное качество.